ВОЗВРАЩЕНИЕ
Наверное, у
любого человека, а особенно талантливого и творческого, наступает такой момент,
когда он не может тупо заниматься одним и тем же, просто топтаться на одном
месте. Он как бы творчески умирает, впадает в депрессию, у него нет настроения,
нет новых идей, нет новых впечатлений. Он подобен слепому коню, который ходит
по кругу. Вот в такое состояние и впал Игорь. Он тосковал по своим друзьям, по
учебе, по новой работе. В голове стучало только одно: домой, домой, хочу домой.
Игорек не мог больше работать в Варшаве, он оставляет мюзикл Метро, он
оставляет мюзикл «Метро» и с новыми надеждами и планами возвращается на родину.
Поезд из
Варшавы прибыл в Москву на Белорусский вокзал очень рано, где-то в пять утра.
Игорь, так скучавший по своему родному городу, сразу с вокзала поехал на
Красную площадь, чтобы надышаться этой стариной, этой красотой, чтобы полностью
ощутить себя, наконец, в Москве, на Родине, дома, что два года разлуки уже
позади. Он уезжал из Советского Союза, а вернулся в СНГ, в новую коммерческую
криминальную Россию, где всё решали деньги, вернулся со своими уже устаревшими
для многих духовными ценностями: если друг, то до гроба; если у тебя талант, то
отдай его людям; если ты что-то делаешь лучше других, то научи их тому же.
Вернулся взрослым, прошедшим огонь, воду и медные трубы, уверенный в том, что
он здесь нужен, вернулся законченным артистом, умеющим делать все: и петь, и
танцевать, и плакать, и смеяться. Вернулся, чтобы идти дальше, работать по 16 часов,
как на Западе, но уже для своих на родном языке и делиться всем, что умел. Но,
увы, на деле оказалось то, что о нем все забыли, и нужно было начинать всё с
нуля. Родная Гнесинка встретила холодно.
- Ты
отчислен.
- Как? Ведь я
работал по профессии! Вот справки, вот благодарности, вот дипломы, вот
рекомендательные письма.
- Нет,
восстановиться почти невозможно. Если только А. А. КоневскиЙ, твой режиссёр и
твой четвертый курс возьмут тебя, тогда ещё можно попробовать.
Игорь к
ребятам и те почти все ответили: «Да, нам нужен Сорин», а вот режиссёр ответил:
«Нет». Он так и не смог простить Игорю его самовольный отъезд на Запад.
Что же
делать? Как быть? Куда идти дальше? На эти вопросы надо было искать ответ. Идти
в ГИТТИС, берут на второй курс, но там ещё учиться три года. Боже! А мне уже 25
лет, я должен быть на сцене. Я работать хочу! Идти сразу в музыкальный театр, я
всё могу, но у меня нет диплома. Взять-то меня - возьмут, но на какие роли? «На
кушать подано», надо будет кожей, всеми клетками доказывать, на что ты
способен, да ещё и не один год.
Мысли
сменяли одна другую, нужен совет. А кто
его даст, как ни «свой парень» Людмила Конкордиевна Овчинникова - педагог по
вокалу. И она как всегда дала: «Пиши заявление на восстановление в Гнесинское
училище, не свой курс, а на третий, с которого ушёл, там же Деров и Марина
Федько, с ними и закончишь». Заявление Игоря подписали все преподаватели,
которые помнили и любили его. За дело взялась, всем известная зам. директора
Гнесинского училища, госпожа Кабакчеева и через Министерство Культуры, она
добилась разрешения на восстановление Игоря. Так Игорёк попал на третий курс
Гнесинскoго училища в класс Флоры Яковлевны Малышевой.
Да,
восстановили, да, он вновь сел за парту, свой среди чужих, чужой среди своих. Тогда
ему казалось, что его отбросило назад, в какую-то первобытность. Новый курс был
слабым и вялым, всё делалось из-под палки и зависело от настроения режиссёра.
На курсе были склоки и доносы, любимчики и нелюбимчики. Конечно, среди её
студентов сразу выделились и Антон Деров, Марина Федька, и Игорь Сорин. Но с
первых же дней учёбы она постаралась сбить с них спесь: «Мне навязали этих
балбесов, и я должна ещё работать с ними, да еще воспитывать и переучивать».
Игорь так отвык от этого, что ему всё казалось бредом.
Из воспоминаний Михаила
Долоко, сокурсника, режиссёра театра «Кураж»:
Он
пришёл к нам к концу третьего курса. Наша классная дама, она же режиссёр курса,
не хотела брать Игоря, ей, как она выражалась, его навязали. Он втягивался,
хотя прошёл западную школу и был лучше нас. Наверное, у него внутри шёл
протест, но нам его не было видно. Игорь был сложным человеком, не в плане
общения, совсем нет, а в плане душевных переживаний. Его могли возмутить или
порадовать веши, на которые мы вообще не обращали внимания. Удивительное дело,
на него никто никогда не обижался, если он и делал что-то обидное, то все
понимали, что это не для того, чтобы кого-то обидеть или оскорбить, а потому
что он так думает, или так живёт, так реагирует, так пульсирует его душа. Он
был хорошим актёром, очень жаль, что его актерский талант так и не успел
развиться.
Почти
весь четвертый курс, мы работали над дипломным спектаклем - оперой Оффенбаха
«Требизонская одалиска». У меня все сцены были с Сориным. С ним играть, с одной
стороны, просто замечательно, а, с другой, сложно. На сцене он был
непредсказуем, и мне приходилось работать в напряжении, так как невозможно было
предугадать, что он мог выкинуть, и как на это можно прореагировать. В нашем
спектакле была такая мизансцена. Я вишу, как Буратино, на гвозде, он должен был
меня задеть, и я свалиться на него, потом вместе мы падаем на пол. Так он порой
забывал обо мне напрочь, и я, как дурак, мог висеть и сам потом выпутываться из
этой ситуации. За кулисами я на него набрасывался: «Козёл, ты что меня не
снял?» ...
Это
были обычные актёрские разборки, но у нас никогда не было злобы друг на друга,
а это главное. Хотя на нашем курсе были сложные взаимоотношения, с Игорем никто
никогда не ругался. Он был чужим для нас, порой непонятным, но его уважали и
любили.
А
сколько смешных случаев было с ним. Вот, например: идёт спектакль, тишина, на
сцене любовная сцена, эдакий «la mour». Мы с Игорем стоим за кулисами, у окна,
курим и ждём своего выхода, вдруг Сорин ни С того ни с сего выдаёт четверостишье:
«Михаил, Михаил попу мне разворотил, и теперь я попою из окна похлопаю». На
секунду мы оба замерли, а потом рухнули от смеха, остановиться не можем, ржем
во всю глотку. Вбегает классная дама и кричит: «Вы сорвали мне спектакль,
только вас и слышно».
Сорин
был непредсказуем, и в этом был кайф, он был личностью. Скуки терпеть не мог.
Если видел, идёт скучная сцена, то обязательно вставал за кулисами, корчил рожи
актёрам и развлекал всех.
В
Гнесинке он почему-то всем был неудобен: то не так стоит, то не так одет, то не
то поёт ... Они понять не могли, что Сорин не любил штампов, терпеть не мог
шаблонов.
Однажды
у него было плохое настроение, он был мрачен, ленив, ни с кем не говорил, я
решил его развеселить и повёз к своим друзьям. Он долго сопротивлялся, но потом
всё-таки согласился. Там ребята были совсем нетеатральные люди. Когда Игорь
вошёл в комнату и увидел незнакомых людей, красивых девушек, то сразу
преобразился и, как артист, переключил всё внимание на себя. Он шутил,
рассказывал анекдоты, пел, дурного настроения как не бывало. Ему всегда нужна
была публика, он мог заслуженно работать в любом театре, в любом жанре, он был
лучший среди нас.
Учась на
четвёртом курсе, Игорёк пытался полностью загрузить себя работой, ведь он
привык вкалывать по 15-17 часов в сутки, ему не хватало настоящего дела. Именно
тогда с Антошей Деровым Игорь стал писать свои первые песни. Вспоминая успех на
Варшавских улицах, мальчики решили попробовать себя в московских ночных клубах.
Там они пели и свою коронную игровую «Золотую ворону», «Волшебные очки»,«Как
бегут года», «Блюз», колыбельную «Шум дождя» и ещё бог знает что.
Возмущению
классной дамы не было предела: как, её студенты поют в ресторанах, зарабатывают
деньги, позор! И она порой тратила ночи, обзванивая по справочнику эти
недостойные заведения лишь для того, чтобы найти своих самовольных студентов и
прокричать в телефонную трубку: «Я вас отчислю» или «Завтрашняя репетиция будет
в девять утра». И на утро наши ребята приходили никакими на репетицию, и вот тут-то
можно было над ними всласть поиздеваться. Но Игорь был неуязвим, отшучивался и
никогда не вступал в конфликт.
Разыскивала
его по ночам не только классная дама, но и Валя. Ведь Игорь приехал из Варшавы
совсем другим, он уже не был тем пылким юношей как раньше.
Из воспоминаний Вали
Смирновой
Мы не виделись
полтора года, наверное, любовь не терпит разлук. Между нами начались какие-то
ссоры, выяснения отношений, все разваливалось. Нам вместе было невмоготу, хотя
мы и пытались сохранить свои чувства и держали их за самый хвостик, но все было
уже бессмысленно. Расстались мы без скандала, по-человечески, со словами любви.
Мы отдали друг другу все что могли, мы уже всем обменялись. Просто, я думаю, у
него наступил новый жизненный этап. Я ушла из его дома, где мы прожили почти
два года, и вновь поселилась в общежитии, в той же комнатке, которую он с такой
любовью оборудовал когда-то. Он часто звонил, иногда заходил, приносил в
конверте деньги, как мог, поддерживал меня. Мы были всё время рядом, но как-то однажды
я сказала ему, то у меня появился парень: «Да что ты, возвращайся домой»! Но я
понимала, что он не хочет этого, тогда у него уже появилась другая девушка –
Саша. Как-то через полгода, он пригласил меня к себе домой. Мы пили шампанское,
вспоминали и много шутили, но уже не позволяли себе ничего, о близости не было
и речи, ну, а если бы мы допустили это, то, наверное, уже больше никогда не
расстались.
Когда - нибудь
Когда-нибудь, прелестное создание,
Я стану для тебя воспоминанием.
Там, в памяти твоей глубокой,
Затерянным так далеко-далеко.
И.Сорин
Из воспоминаний Саши
Черниковой:
Это
произошло поздней осенью 1994 года, когда мне было 17 лет, и я училась на
первом курсе дирижерского факультета Гнесинского училища. Я была эдакой
отличницей, вся правильная, очень серьёзная, воспитанная на классической музыке
и старинных романсах. Хотя мы учились в одном училище, но впервые я встретила
Игоря на студенческом капустнике. Он был светлым мальчиком с каре, а рядом
стоял темненький с хвостиком. Я почему-то обратила внимание на тёмненького, на
Антошку Дерова. Он тогда «звездил», и вся Гнесинка знала, что он, будучи
студентом четвёртого курса, поёт партию Иуды в знаменитом мюзикле «Иисус
Христос - супер звезда» и работает в театре «Моссовета». Игоря тоже все знали и
показывали на него пальцем: «Вот, вот, тот, который пел на Бродвее». А второй
раз я встретилась с ним в библиотеке, где подбирала себе ноты, вижу, влетает
этот светленький и, заметив меня, начинает обращать на себя внимание, громко
разговаривая с библиотекарем, при этом что-то напевая и пританцовывая. Ну, а
уже в третий раз мы встретились в день моего экзамена. Помню, я страшно
волновалась, до коликов в животе, и чтобы как-то успокоиться и взять себя в
руки, спустилась в студенческую столовую выпить чаю, как вдруг опять увидела
его. Он был с Мишей Долоко, и они о чём-то спорили. От неожиданности я
споткнулась, уронила стул, они как-то быстро его подхватили с какими-то
комплиментами и шуточками, поставили на место. Я выпила свой чай и вышла на
улицу, села, на лавочку и только стала приходить в себя, как тут с сияющей
улыбкой, он вновь возник передо мной и стал что-то быстро говорить, размахивая
при этом руками. Мне показалось это издевкой. Я встала и пошла, он ринулся за
мной, и мы почему-то одновременно остановились около туалета. Тут-то мы и
разговорились. Это было так смешно, что мы не нашли другого места для своего
знакомства, как у туалета.
-
Ты куришь?
-
Нет.
-
А какая музыка тебе нравится?
Вопросы,
вопросы и короткие ответы. Он как-то сразу стал мне понятен, с ним было просто
и душевно говорить, хотя видно бьшо, что он волновался. Курил одну сигарету за
другой, тут же гасил, жестикулировал и опять зажигал. Я стояла какая-то
обалдевшая, а он говорил: «Ты такая особенная, наверное, тебя на Мерседесах
возят». Я так себя никогда не оценивала. Да, у меня хорошая фигура, рост,
привлекательная, нестандартная внешность, на меня заглядывались мужчины, но я
была домашней девочкой, после девяти - домой. Всю свою сознательную жизнь, я
занималась музыкой, всегда с нотной папкой, вся такая правильная, классическая,
даже в одежде: костюмчик, шляпка, каблуки, да и будущая профессия
дирижер-хоровик предполагала серьёзность, собранность. Меня всегда высоко
ценили мои педагоги, я была лучшей на курсе. Но мне всего 17 и я, как и
большинство девчонок в этом возрасте, жила в ожидании чего-то. Были бессонные
ночи, были слёзы, было томление, я, как «Маугли», не понимала, что со мной
происходит. Я всё ждала необыкновенного романа, совсем не замечая, что он уже
начался. Как-то мы с Игорем обменялись телефонами, и я первая ему позвонила. Со
мной такого никогда не было. Мы говорили два часа. Папа мой весь изнервничался:
«Ну, может быть хватит?!». Я впервые говорила два часа, да ещё и с мальчиком. Я
положила телефон под подушку, укрылась одеялом, и мы говорили, говорили ...
И это немного тебя выдает…
Эти глаза никогда не лгут,
Эти губы не знают соблазна,
И это немного тебя выдает,
И это немного: СОГЛАСНА.
Эти слова ничего не значат,
Не больше, чем свет помады красной,
И это немного тебя выдает,
И это немного: СОГЛАСНА.
Этот мотив оторвался от нот,
Не дальше, чем крик в подъезде праздном,
И это немного меня выдает,
И это немного: ПРЕКРАСНО.
И. Сорин
Что-то случилось со
мной
Мне знакомо твое лицо,
Может, видел его в кино,
Только вспомнить никак не могу,
Это было, наверно, давно.
Что-то случилось,
Что-то случилось со мной.
Уносил обрывки снов
Теплый ветер детских слов,
Ласковых слов,
Птицей в твое окно.
Я бежал, но голос твой
Был газетною листвой,
Ветер унес
Имя твое давно.
Мне знакомо твое лицо,
Ты, наверно, не помнишь меня,
Я однажды бежал за тобой,
И однажды бежал от тебя.
Что-то случилось,
Что-то случилось со мной.
Шум распахнутого дня
Как всегда унес меня,
Кто-то другой
Мимо прошел с тобой.
Это было так давно,
Я разбил твое окно
Нежной своей,
Первой своей мечтой.
Припев: Там, где я - нет тебя,
Там, где ты - нет меня.
Там, где я - там не ты,
Там, где ты - там не я.
И. Сорин
Однажды
зимой, Игорь пригласил меня на спектакль. Почему-то во дворец пионеров на
ленинских горах. Я пришла туда с мальчиком, причем он привез меня туда на своей
машине, угостив при этом в модном тогда «Макдональдсе». Мы вошли с ним в фойе
Дворца, и тут вбежал Антон Деров, увидел меня, схватил за руку и сказал: «А,
Саня, наконец-то, пошли скорей, Игорь ждёт». Я оборачиваюсь к этому парню и
говорю ему в наглую: «Ну, пока, я пошла»! И он, обалдевший, с отвисшей
челюстью, остался стоять в коридоре. А мне уже было совсем не до него. В зале
меня подхватил Игорь, усадил на первый ряд и умчался. Тут открылись двери и
ватага детей, с шумом ворвалась в зал, я только тоща поняла, что Игорь
пригласил меня на детский спектакль, а попросту на «Ёлку». Я как-то сжалась в
кресле, почти с него сползла, чтобы не загораживать и не мешать смотреть детям.
Наконец, открылся занавес, и эта феерия началась. Нона Гришаева - баба Яга,
Игорь- Бармалей, группа дебильных пиратов с Антошкой Деровым, Саша Жигалкин -
кощей тощий и длинный ... Снегурочка, Дед Мороз - блестящий букет молодых
актёров, фонтан энергии и юмора. И я резвилась, смеялась и переживала вместе с
детьми. А после спектакля шум в артистической, шампанское по кругу, шутки и
смех. Я никогда не общалась с актёрами, всё это для меня было ново, необычно. Я
никак не могла понять, как это они могут перевоплощаться и полноценно жить в
образе своих героев, не теряя при этом себя.
Всё
было интересно и мне стало кружить голову. А потом её снесло и вовсе. С Игорём
я ничего не боялась. Как-то он пригласил меня к себе в гости, и я впервые не
пришла домой вовремя. Я вся погрузилась в любовь, в него. Я стала свободной -
как он, стала думать - как он, одеваться - как он и была принята в его
актёрскую среду. А какой кайф было носить его одежду, драные джинсы и широкие
майки. Я шокировала своим видом сокурсников и преподавателей. Я научилась
летать. Из меня пёрла такая энергетика, такое счастье, такие чувства! Я почти
не занималась, но когда садилась за фортепьяно, мои чувства выливались в
музыку, и я играла так, как никогда не играла за все годы моей учёбы.
Танцуй
Ты самое хищное в мире животных,
Ты дикая кошка на узкой тропе,
Ты белою мошкой танцуешь в проходе
Открытого настежь купе.
Ты самое лучшее в том, что я видел,
Ты пуля, летящая в сердце ко мне,
Ты чёрная кошка на розовом фоне
В последнем вагонном окне.
Ты гасишь огни, пролетающих станций,
И поезд уносит в сторону счастья.
Танцуя в тоннеле железных дорог,
Танцуй свой немыслимый рок!
И. Сорин
Игорь
тоже весь выплёскивался, он не мог себя сдерживать. Мы везде были вместе и
находились в каком-то нереальном мире. Он был всегда окружён толпой друзей. Мне
это не нравилось, потому что приходилось всё время его с кем-то делить. Мне
надо было выступать в роли хозяйки его дома, встречать, угощать, провожать. Всё
это мне было не нужно, я часто уходила. Игорь обижался. Иногда я чувствовала
себя взрослее его, хотя разница у нас почти в восемь лет. Мне всё казалось, что
мы прибываем в каком-то детстве и пора переходить к серьёзным отношениям. Может
быть, у меня это было от книг, фильмов или от родителей, но иногда мне
хотелось, чтобы всё было по правилам. Но с Игорем это было невозможно, у него
всё было поставлено с ног на голову. Он всё время куда-то бежал, хотел успеть
сделать все.
Выше-выше
Выше-выше,
Трубы-крыши,
Я смотрю в твоё окно,
Выше-выше,
Кот и мыши,
И луна горит давно.
Я поднимаюсь над землей,
Я поднимаюсь высоко,
И к тебе на крыльях поднимаясь,
Я опускаюсь всё равно.
Выше-выше,
Ты не слышишь,
Как в открытое окно
Залезают кот и мыши
И целуются давно.
Я поднимаюсь над землёй,
Я поднимаюсь высоко,
На подоконник опускаясь,
Хочу спросить тебя одно.
Что скажешь ты, когда метель
Накроет белую постель?
Что скажешь
ты, когда весна
Напьётся красного вина?
Подумай, что ты скажешь солнцу,
Моя осеняя луна.
И.Сорин
Четвертый
курс был самым плодотворным для Игоря.
Во-первых,
в дипломном спектакле он играл главную роль, во-вторых, где-то пел по ночам,
зарабатывая деньги, в-третьих, очень сдружился с ребятами из театра «Учёная
обезьяна» по воскресеньям с ними уезжал на съёмки телепередачи «Сам себе
режиссёр». Как его только на всё хватало, не знаю, фантастика!
Из воспоминаний Эдуарда
Радзюкевича, режиссера театра «Учёная обезьяна»:
С
Игорьком мы познакомились ещё тогда, когда он учился на втором курсе
Гнесинского училища. Он всегда фонтанировал юмором и был полон всяческих идей.
Потом Игорь куда-то исчез с нашего поля зрения, почти на два года. А за это
время мы успели закончить Щукинское театральное училище, создали свой театр
«Учёная обезьяна» и с успехом работали во Дворце Молодёжи. Предложения к нам
сыпались со всех сторон. И вот однажды накануне нового 1994 года Лёша Лысенков
предложил нам сниматься у него в актёрской рубрике «Доигрались» для передачи
«Сам себе режиссёр». Мы уже обдумывали сюжеты, но всё чувствовали, что какой-то
яркой красочки нам почему-то не хватает. И тут вдруг всё произошло само собой
... Мы, как в сказке, оказались все в одно и тоже время, в одном и том же месте,
на новогодней тусовке во Дворце Молодёжи, где вновь встретились с Игорем. Это
было то, что нам нужно, и мы тут же предложили ему вступить в нашу команду. А
дальше всё пошло, как по маслу. Игорь стал генератором идей, фонтан забил.
Сюжеты сыпались, как из рога изобилия, они были смешны и до гениальности
просты. Он сам придумал себе образ эдакого маленького неудачника, в сером
берете, в маленьких тёмных очках, в длинном плаще и огромными часами на руке.
Его фактура позволяла творить с ним массу курьёзов и уморительных штук. В нашей
труппе работал Лёша Хардиков, весил он тогда 100 кг, а Игорь - 50. Лёшу мы
звали Порцией, а Игорька - Полпорцией. Часто их ставили работать в пару.
Смотреть на них было невозможно без хохота. А вообще работали мы всегда легко и
весело.
Игорёк
имел привычку опаздывать на съёмку, и мы обычно заезжали за ним домой. Однажды
подъехали, сигналим, его нет, ждём, потом опять сигналим - нет. Мы начинаем
заводиться, атмосфера в машине накаляется. Вдруг выбегает Игорь, весь
взъерошенный, садиться в машину, берётся за голову и с разной интонацией
начинает говорить: «Как я её люблю! Ну, как я её люблю! Боже, как же я её
люблю!!!». Мы все к нему сочувственно спрашиваем: «Кого, Игорёк, кого?» А он:
«Родину!». И всё напряжение снято, смех, едем в хорошем настроении.
Обижаться
на него было невозможно.
Говорил
он с нами на каком-то своём языке примерно так. Однажды подъезжаем к его дому,
ждём, выбегает и говорит: «Ребятушки, я сейчас выскочил к вам из своего домика
на съёмочку и забыл сходить в туалетик. Ждите две минуточки, только две
минуточки». Ждём, выбегает: «Ребятушки, мне нужно сделать один звоночек, только
один, ждите две минуточки». Своими ресницами, опахалами взмахнёт, всех «обаяет»
и убежит. Сделает не один, а 15 звонков, через десять минут выйдет. Мы уже все
на взводе, а он скажет: «Всё, ребятушки, едем». Едем спокойно, вдруг опять:
«Ребятушки, вот здесь остановитесь, вчера сдал плёночку, надо получить, две
минуточки». Ждём полчаса, ну, думаем, придет, разорвём - ничего подобного. Прибегает
счастливый, оказывается, сдал не одну, а восемь плёнок, принёс кучу фотографий:
«Ребятушки, смотрите, как здорово получилось». Всем раздал, всех занял, все
смеются, обиды, как не бывало.
Однажды
мы снимались осенью за городом, было уже холодно. Мы всегда брали с собой
сменную одежду, еду, сигареты и бутылочку водки для согрева или, как мы
говорили, для протирки камеры. День был солнечным, красивым, отработали мы
быстро и едем домой, уже расслабились, выпили свои 50 граммов, закусили, всем
хорошо. Вдруг Игорёк говорит мне: «Эдик, как я счастлив, какое это счастье
любить и быть любимым, я себя представляю звездочкой, которая ярко светит, и у
неё красивые грани, и мне всё время хочется куда-то лететь, двигаться,
двигаться и всего достигнуть». Я тогда подумал: «Игорь, какое ты у нас
маленькое солнышко».
Из воспоминаний Саши
Жигалкина, актёра театра «Учёная обезьяна»:
Однажды
у нас с ним зашёл разговор о радуге. Его волновала игра цвета. Я не знаю,
рисовал ли он, но желание рисовать в нём присутствовало всегда. «Знаешь, Саня,
ведь для тебя у радуги семь цветов, а у меня тридцать четыре». Я тогда понял,
что его палитра ощущений и видения мира, были гораздо шире и утонченней, чем у
нас, я много думал об этом.
Для
съёмок у нас каждый предоставлял свою квартиру. Дошла очередь и до Игоря. Мы
зашли в магазин, стали покупать обычную еду: хлеб, колбасу, сыр и так далее, и
вдруг Игорь говорит:
-
Ребята, а у вас деньги есть?
-
Да, ещё остались.
-
Тогда давайте купим баночку анчоусов.
Это
бьmо так неожиданно для нас, но мы купили, при этом подумав: «Во, гурман,
придумает же такое!».
Дошли
с сумками до его дома, Игорь открывает дверь, на пороге стоит девушка. Игорь
говорит: «Познакомьтесь, это Саша». Мы видим очаровательное создание.
Представьте себе, шесть мужиков, и все обсыпают его девушку комплиментами. Что
тут стало происходить с Игорем, передать невозможно. Он всеми силами стал нас
отвлекать от Саши: то включит музыку, то что-то начинает показывать. Мы
понимаем ситуацию, но всё подливаем и подливаем уксусу. Наконец, Игорь не
выдержал и на полном серьёзе говорит нам: «Ребятушки, время позднее, либо
снимайте, либо убирайтесь». Он был ревнив, да и было из-за чего. Мы ему
по-хорошему позавидовали, что у него живёт такая красавица. Да, по заслугам и
честь.
Наступила
зима, близился 1995 год, мы работали над детскими «елками». Сами придумывали
сценарий, подбирали музыку, костюмы. Детская публика самая сложная её не
обманешь, всё должно быть по настоящему.
«Ёлки»
проверяли актёра на «вшивость». Игорёк, как никто, прошёл эту проверку. Он был
актёром от бога, мастером импровизации. Как партнёр он был идеален, понимал всё
с полуслова, всё схватывал на лету, у него был удивительный контакт с детьми. К
весне у него началась пора выпуска дипломного спектакля, и он был полностью
занят в Гнесинском училище. И мы с ним расстались на некоторое время, но,
конечно, перезванивались и не теряли друг друга из Вида.